Я очень недолюбливаю детей, которые пачкают стены, потому что, если ты хороший мальчик и хочешь писать, возьми листок бумаги, карандаш, присядь где-нибудь и пиши в свое удовольствие.

Перейдем теперь к нашему рассказу.

Мне всегда казалось, что мои дети, в отличие от других, не очень подвержены страсти исписывать стены. Я много раз говорил им об этом, и они дали мне слово не пачкать стен. Но недавно я заметил, что за дверью на веранду, в укромном местечке, на стене, нарисовано нечто, напоминающее голову животного с ушами, даже с двумя ногами, а пониже несколько палочек и пять-шесть кружков. Все это было изображено карандашом и так неумело и грубо, что никому другому, кроме детей, нельзя было бы приписать это.

Очень расстроенный, я позвал своих мальчиков.

— Вы что, рисуете на стене?

Все трое мальчиков стояли передо мной.

— Кто из вас рисовал?

Все трое начали отказываться.

— Тогда, значит, шайтан нарисовал?

— Отец, ей-богу, я не рисовал!

— Отец, я тоже не рисовал! Младший Курбан тоже пролепетал:

— Я не рисовал! — и расплакался, прижав обе руки к лицу. : Браня детей, я взял тряпку, тщательно вытер нарисованное на стене и недовольный ушел к себе. И услышал за спиной, как Гейдар говорит Теймуру:

— Это ты рисовал!

А Теймур возражает Гейдару:

— Ты сам рисовал!..

Тут прибежал ко мне плачущий сын мой Курбан и сообщил, словно важную весть:

— Отец, это рисовал Гейдар! Ей-богу, отец, Гейдар нарисовал.

Примчался Гейдар и, угрожающе замахиваясь на брата, стал отрицать свою вину.

Я накричал на них, и все трое, притихнув, повернулись, чтоб уйти. Я их остановил и сказал:

— Больше всего меня расстраивает не то, что вы исписали стену, а то, что не признаетесь: меня огорчает то, что вы со страха говорите неправду. Ясно, что на стене писал один из вас троих, а вы все трое божитесь и клянетесь, что не вы рисовали. Но, кроме вас, ведь нет в нашем доме других детей!

Тут мальчики опять принялись божиться, клясться и перебраниваться друг с другом.

Прошло некоторое время. И вдруг на том же месте стены за выходом на веранду я заметил те же самые каракули: что-то похожее на животное, а пониже несколько палочек и кружочков.

Я вышел из себя, позвал мальчиков. Опять те же клятвы, слезы: каждый сваливал вину на другого. Я был так расстроен всем этим, что весь день не мог прийти в себя и кусок не лез в горло. Меня огорчало то, что один из наших мальчиков явно начинал проявлять дурные наклонности. Во-первых, он нарушает мое требование и пачкает стену, а во-вторых, божится и клянется, пытаясь обмануть меня, и тем обнаруживает свою трусость.

Прошло время, и через месяц-другой эти неприятности стали забываться.

Но однажды я опять был огорчен. Выходя на веранду, я вдруг заметил на стене те же каракули, тот же рисунок, отдаленно напоминающий голову животного, а под ним несколько палочек и кружков.

На этот раз я ничего не сказал детям, подумав про себя, что если один из сыновей из упрямства нарочно решил изводить меня, то лучше промолчать, авось он сам поймет, что поступает дурно.

С другой стороны, меня занимала проблема педагогическая: какой недостаток в моей системе воспитания дает такой отрицательный результат, какую ошибку в воспитании моих детей допустил я, старый педагог, и в какую сторону необходимо мне изменить свое обращение с детьми...

Жизнь в большом городе имеет свои несомненные удобства. Особенно важно то, что всегда можно достать в магазинах и на рынках из съестного все, что душе угодно. Кроме того, нет ни одного продукта, который бы не разносили на руках или не доставляли тебе на дом: фрукты, зелень, овощи, масло, мед, сыр и прочее.

У нас тоже был поставщик, который в месяц раз-другой заходил к нам с ведром масла в левой руке, с корзиной яиц в правой и с перекинутыми через плечо весами. Кряхтя и отдуваясь, он поднимался по лестнице, приветствовал нас и обычно говорил коротко:

— Давайте посуду!

Каждый раз его встречала жена с детьми, иногда и сам я выходил к нему. Мы приветствовали его, справлялись о здоровье, после чего осматривали принесенные продукты и спрашивали цену.

— Да на что вам цена? — каждый раз отвечал он. — Несите посуду.

Затем наш поставщик отвешивал на своих весах несколько фунтов масла, отсчитывал какое-то количество яиц и получал у нас деньги, если они у нас были, или уходил без денег, когда мы их не имели, с тем чтобы рассчитаться в следующий раз.

Звали нашего поставщика Кербалай-Азим. Это был мужчина высокого роста, лет сорока-сорока пяти, безобидный бедняк, выходец из Ирана.

Вчера Кербалай-Азим снова приносил нам масло и яйца. Масло очень расхваливал, говоря, что оно дербентское, при растопке дает очень мало отходов, янтарно-желтого цвета, ароматное и вкусное; а про яйца говорил, что они из селения Горнашен, где куры кормятся исключительно травой и полевыми цветами.

За масло и яйца мы остались должны ему какую-то сумму, потому что мелких денег у нас не оказалось (впрочем, и крупных-то у нас не было).

Кербалай-Азим забрал свои вещи и вышел. Я ушел к себе и вспомнил вдруг, что собирался просить Кербалай-Азима сообщать мне, если будет приезжий из Ардебиля: я хотел расспросить об ардебильском ученом Мирза-Алекбере (сам Кербалай-Азим тоже был из Ардебиля). Я поспешил к Кербалай-Азиму и застал его за дверью веранды; сунув кончик огрызка карандаша в рот, он о чем-то думал. Ведро с маслом и корзина с яйцами стояли на полу. На стенке было нарисовано нечто, напоминающее животное, а пониже выведены несколько палочек и кружочков.

Я был поражен неожиданным открытием. Кербалай-Азим заметил мое удивление и сказал, не дожидаясь моего вопроса:

— Дядя Молла, я не учился грамоте, вот и рисую тут эти знаки, чтобы счет не спутать.

Я расхохотался. Наш поставщик тоже слабо улыбнулся. Я только спросил, что означают нарисованные им знаки. И он объяснил: он пытался нарисовать корову, а под нею обозначить палочками, сколько рублей остался я ему должен в счет масла; а кружочки должны были подсказать ему сумму моего долга за яйца.

Я снова рассмеялся и позвал детей:

— Мальчики, мальчики, идите сюда!

Они прибежали и, заметив каракули на стене, остановились пораженные.

— Отец, кто это нарисовал? — спросили они.

— Дети мои, — ответил я им. — Эти каракули нарисовал такой же ребенок, как и вы, с той только разницей, что у него есть борода, а у вас нет бороды.

Мальчики рассмеялись. И радостный смех имел важную причину, которая должна быть понятна читателю.

Прошло с тех нор года три-четыре, а мои мальчики все еще помнят эту истерию с бородатым ребенком. А может, и всю жизнь будут помнить.